поиск / search
схема / sitemap
письмо / cont@ct

27/12/2016 Экзотическая Русь
Впервые опубликовано в еженедельнике «Коммерсантъ-Деньги»

В еженедельнике «Коммерсантъ-Деньги» была опубликована статья о россиянах глазами иностранцев.

Ниже материалы статьи приведены полностью.

207 акционеров были держателями акций британской «Московской компании», которая с середины XVI века ведала торговлей с экзотической Московией.

Представители компании не только вели переговоры с московскими властями или же выполняли деликатные поручения обеих сторон, но и писали книги, из которых современные историки извлекают сведения о событиях прошлого. Эти книги рассказывают о стереотипах и предубеждениях эпохи не меньше, чем собственно о стране.

В зарослях развесистой клюквы

В своё время Василий Ключевский обратил внимание на такую странность. Когда в начале XVIII века агенты Петра I вербовали в Европе специалистов, готовых переехать к нам, они столкнулись с тем, что европейцы чрезвычайно мало знали о России. Вербовщикам, например, приходилось слышать, что Россия «с Индиями граничит». Это всеобщее неведение было тем более удивительным, что ни одна страна Европы не удостоилась такого количества описаний, как «граничащая с Индией» Московия. Но никакого противоречия здесь нет. Ведь европейцы всегда осознавали Европу как единое целое и в некотором роде - как свой родной дом, в то время как Московия была далёкой экзотической страной. А про экзотическую страну писать куда проще и интересней, чем про ближайших соседей. И читателям всегда нравятся рассказы про беседки из развесистой клюквы и медведей, разгуливающих по улицам городов.

Мемуары иностранцев, путешествовавших когда-то по России , как правило, оказываются очень интересным историческим источником, сообщая детали, которых местные жители не фиксируют. Связано это с тем, что иностранец обладает перед аборигеном одним несомненным преимуществом. Для него повседневная жизнь простого человека не менее интересна, чем жизнь двора и знати. Путешественник по экзотическим странам с одинаковым вниманием будет разглядывать и торжественный выезд местного правителя, и крестьянина, работающего в поле, и женщину, которая толчёт зерно в деревянной ступе, и жреца, совершающего какие-то непонятные действия. Путевые записки сохранят всё это, в то время как местный эпос расскажет лишь о военных событиях и жизни двора.

Европейцы, посещавшие Россию, фиксировали в своих мемуарах особенности одежды, пищевые предпочтения, особенности этикета, порядок проведения церковных празднеств и многое другое. Такого рода информация совершенно уникальна, и её невозможно найти нигде, кроме как в записках людей, принадлежащих к совершенно иной культуре и смотрящих на Россию глазами чужака.

Подобные записки рассказывают не только о стране, по которой путешествует автор, но и о нём самом. Путешественник, как, впрочем, и любой человек, всегда воспринимает окружающий мир сквозь призму стереотипов. Поэтому тексты, написанные почти одновременно, оказываются столь непохожими друг на друга.

Посмотрим же, что увидели в России четыре автора, посетившие страну между 1517 и 1839 годами. Один из них был дипломатом, видевшим в России далёкую экзотическую страну, другой - торговым представителем, интересующимся в основном политикой и экономикой, третий мечтал просветить Россию, поэтому будущее этой страны он представлял в розовых красках, а четвёртый - профессиональным литератором, наблюдательным и желчным.

Нравы обитателей экзотической страны

Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн посетил Россию дважды - в 1517 и в 1522 годах, проведя в ней в общей сложности девять месяцев. Герберштейна прославили не успехи на дипломатическом поприще, которые были довольно скромными, а изданная на латинском языке книга Rerum Moscoviticarum Commentarii («Записки о московских делах»), впервые вышедшая в 1549 году, а затем выдержавшая огромное число переизданий.

Многие экскурсы и наблюдения Герберштейна непосредственно связаны с актуальными проблемами европейской политики. Например, в самом начале книги он довольно подробно рассказывает о происхождении титула «царь», принятого Иваном IV в 1547 году, за два года до выхода «Записок о московских делах».

Эта тема была очень болезненной. Дело в том, что царским титулом обладал только император Священной Римской Империи германской нации (а также казанский и астраханский ханы). Принятием царского титула Иван IV претендовал на более высокое положение, чем датский, английский, французский, польский, шведский короли. Понятно, что Европа не спешила признавать этот титул и старалась его игнорировать. Именно в этом контексте следует рассматривать попытку Герберштейна объяснить появление царского титула коммуникационной ошибкой. Герберштейн пишет, что на русском языке слово czar значит то же, что король, а в других славянских языках в этом значении используются слова kral, kyrall или koroll, в то время как czar (caesar) является наименованием императора. Оказавшись в Европе, русские переводчики услышали, что «царь» куда главнее, чем «король», и решили, что их царь главнее всех.

Герберштейн пишет о Московии как об экзотической стране. В его книге масса занятных наблюдений над бытом жителей России. Он рассказывает обо всём: о церковной жизни (исповеди, крещении, праздниках), о способах заключения брака, о зверях, обитающих в Московии, о городах, монастырях, промыслах, обычаях и т. д. Вот, например, что он пишет о семейной жизни московитов: «Любовь между супругами по большей части умеренна, в особенности у мужей именитых и знатных. Это происходит оттого, что они женятся на девушках, которых раньше никогда не видели, а затем, занятые государевой службой, вынуждены бывают покидать жён и в это время пятнают себя позорными связями на стороне».

Вообще, описывая долю русской женщины, Герберштейн не жалеет чёрной краски: «Они (московиты) не верят в честь женщины, если она не живёт взаперти дома и не находится под такой охраной, что никуда не выходит. Заключённые дома, они только прядут и сучат нитки; все домашние работы считаются делом рабов».

Именно у Герберштейна впервые приведена ставшая впоследствии популярной байка про то, как немец женился на русской девушке. Вскоре молодая жена стала выражать недовольство мужем. Она жаловалась, что у неё до сих пор нет «знаков любви», то есть следов от побоев. «Таким образом, немного спустя,- меланхолически продолжает свой рассказ Герберштейн,- он весьма крепко побил её и признавался мне, что после этого жена ухаживала за ним с гораздо большей любовью. В этом занятии он упражнялся затем очень часто и в нашу бытность в Московии сломал ей, наконец, шею и ноги».

Любопытно, что, по мнению Герберштейна, в России было довольно легко получить развод: «развод они (московиты - „Деньги“) допускают и дают разводную грамоту, однако тщательно скрывают это». Этот рассказ кажется фантастическим, хотя можно догадаться, какая реальность за ним стоит. По всей видимости, австрийский дипломат знал о разводе Василия III с Соломонией Сабуровой, её насильственном постриге и последующей женитьбе царя на Елене Глинской и воспринял эту историю как нечто типичное, а не экстраординарное.

Довольно экзотические сведения сообщает Герберштейн о российских законах. Он утверждает, например, что в Московии смертная казнь применяется очень редко: «Даже скотоложцы и те не подвергаются смертной казни».

Провести границу между реальностью и национальным стереотипами часто оказывается невозможно. Весьма колоритно Герберштейн описывает, как ведут себя спасающиеся бегством воины разных национальностей: «Московит, как только пускается в бегство, не помышляет уже ни о каком ином спасении, кроме как бегством; застигнутый и пойманный врагом, он не защищается и не просит пощады. Татарин же, сброшенный с лошади, даже тяжелораненый, как правило, отбивается руками, зубами, вообще пока и как может до последнего вздоха. Турок, видя, что лишился всякой помощи и надежды на спасение, покорно просит пощады, бросив оружие и протягивая победителю сложенные вместе руки, чтобы тот связал их».

Трудно сказать, на чём основываются эти обобщения Герберштейна. Но вот что ни минуты не вызывает сомнения, так это рассказ Герберштейна о том, что состоятельный человек никогда не будет ходить пешком и даже в соседний дом поедет на лошади или в крайнем случае поведёт её под уздцы: «Правда, зимой, когда лошади скользят по обледенелым дорогам, это правило может нарушаться, и на небольшие расстояния люди начинают ходить пешком». Понятно, что подобные описания не исчерпывают русскую жизнь XVI века. Перед нами набор случайных ярких картинок, которые бросились в глаза стороннему наблюдателю.

Записки делового человека

В середине XVI века англичане, соперничая с испанцами и португальцами за господство на море, пытались попасть в Тихий океан через северные моря. Утопичность этой идеи сейчас очевидна: даже во времена атомных ледоколов путешествие по Северному морскому пути - это всё ещё приключение. Однако британцы трудностей не боялись, и в 1553 году лондонские купцы во главе с мэром Лондона Джорджем Барном собрали 6000 фунтов стерлингов и снарядили три корабля, которые должны были найти новую, не контролируемую испанцами и португальцами дорогу в Индию и Китай.

Путешествие было неудачным, два корабля почти сразу утонули, а зато третий смог достичь земли и даже войти в устье крупной реки. Однако эта река оказалась Северной Двиной, и попасть через неё в Индию или Китай было довольно сложно. Но северный путь в Московию был открыт - началась эпоха активной торговли между Англией и Россией. В Лондоне появилась «Московская компания» английских купцов, от членов которой осталось довольно много записок и мемуаров. А поскольку купцы были трезвомыслящими практиками, то никаких общих рассуждений в этих записках мы не обнаружим - только факты, наблюдения, описания дорог, цен, ярмарок и т. д.

Наиболее интересным из английских торговых посредников-мемуаристов был Джером Горсей, который с небольшими перерывами находился в России с 1573 по 1591 год. Его жизнь в России - это отдельная детективная история, в которой были и тайная миссия, когда Горсею удалось привести из Англии 13 кораблей с различными стратегическими материалами, необходимыми для продолжения Ливонской войны, и доставка для царицы Ирины английской повитухи, которую арестовали в Вологде, решив, что иностранку не следует допускать до интимных подробностей царского быта, и многое другое.

Для Горсея Московия - не экзотическая страна, странные нравы которой могут представлять интерес для читателей, а место, где ему приходится вести переговоры, заключать сделки и представлять интересы оказавшихся в России англичан. И предмет его книги - не описание нравов и пейзажей, а рассказ о событиях и той выдающейся роли, которую он сам в них играл.

Горсей утверждал, например, что ему удалось уговорить царя Ивана Грозного не наказывать пленных шотландских наёмников, взять их к себе на службу и использовать против татар. В итоге довольны были все. «Двенадцать сотен этих солдат,- писал Горсей,- сражались с татарами успешнее, чем двенадцать тысяч русских с их короткими луками и стрелами. Крымские татары, не знавшие до того ружей и пистолей, были напуганы до смерти стреляющей конницей, которой они до этого не видели… Это очень развеселило царя».

Колоритно описывает Горсей и своё путешествие в Англию. Он был должен доставить английской королеве Елизавете I письмо Ивана IV с просьбой прислать порох, селитру, медь, свинец и прочие военные материалы. Это письмо следовало провезти через Ливонию, для войны с которой все эти материалы и были нужны. Царское письмо было спрятано в двойном дне деревянной фляги с водкой , которая крепилась под гривой лошади. Причём фляга была явно дешёвая, чтобы на неё никто не позарился. Перейдя в Ливонию, Горсей выдал себя за англичанина, который «рад был выбраться из долины несчастий, какой является страна московитов». После многих приключений фляга с письмом и сопровождающий её Горсей добрались до английской королевы, которая прислала-таки в Россию 13 кораблей с необходимыми материалами.

Горсей изо всех сил пытается быть объективным. Эмоциональные характеристики если и появляются, то сразу уравновешиваются фактическими выборками и справками. Так, рассказав о последних днях жизни Ивана Грозного и его смерти, Горсей сообщает об откровенной радости московской знати по этому поводу: «Митрополиты, епископы и другая знать стекались в Кремль, отмечая как бы дату своего освобождения. Это были те, кто первыми на Святом Писании и на кресте хотели принять присягу и поклясться в верности новому царю, Фёдору Ивановичу». Затем следует подробнейший рассказ о том, как после смерти царя стрельцы взяли под свой контроль улицы города, как опечатали казну и следили за порядком. А рассказав об этом, он вспоминает, что следует быть объективным и приводит целую аналитическую записку, посвящённую царствованию Ивана Грозного.

Джером Горсей был деловым человеком и к объективности своих рассказов относился очень серьёзно, стараясь не провраться.

Записки идеалиста

В 1820 году три англичанина предприняли путешествие из Санкт-Петербурга в Москву, а оттуда в Крым и на Кавказ. Эти англичане были сотрудниками Британского и иностранного библейского общества. Они приехали в Россию, чтобы организовать перевод Библии на языки народов империи, и хотели лучше представить себе жизнь тех, для кого им предстояло трудиться.

Один из этих англичан - Эбенизер Гендерсон - издал книгу об этом путешествии. Он был полиглотом, поэтому в своих путешествиях имел возможность общаться с русскими, татарами, армянами и евреями, не прибегая к помощи переводчика.

Основная ценность мемуаров Гендерсона - уникальные сведения о деятельности в России библейских обществ, а также весьма проницательные наблюдения над религиозной жизнью народов, населявших Россию. При этом бросается в глаза поразительная благожелательность, с которой он описывает то, что видит.

Гендерсон воспринимает себя и своих коллег как людей, которые несут в Россию Писание и таким образом преобразуют эту далёкую страну. И описывает Россию как страну будущего, а не прошлого. В его записках нет места «свиным харям» и «кувшинным рылам», которых мы найдём у писавшего в те же годы Гоголя . Встреченных им должностных лиц он или вообще не упоминает, или же характеризует их как людей достойных, прекрасных, образованных и преданных своему делу.

Следует, впрочем, сказать, что наших путешественников сопровождал правительственный почтмейстер, «вооружённый шпагами и пистолетами», который обычно ехал впереди и готовил общественность к встрече гостей. А из окна кареты, сопровождаемой почтмейстером с пистолетом, как из окна машины с мигалкой, Россия кажется самой прекрасной страной в мире.

В Калуге для путешественников была организована экскурсия в новую тюрьму , в которой, по наблюдениям мемуариста, «поддерживаются столь замечательный порядок, чистота и дисциплина, что почти наверняка она могла бы служить образцом для тюрьмы, которую намерено соорудить Санкт-петербургское тюремное общество». Почти для всех городов Центральной России, через которые проезжают путешественники, Гендерсон находит добрые слова.

Когда путешественники приближались к Торжку, «солнце в совершенном великолепии отражалось в золочёных его шпилях, придавая ему облик, намного превосходивший всё, что мы ожидали увидеть в сельской местности». Город Тверь «считается одним из самых красивых городов империи, будучи правильно застроен кирпичными зданиями». Малоярославец «весьма живописно расположен на вершине крутого холма на восточном берегу реки Лужи и будет всегда памятен в летописях Европы как место, где Наполеон проиграл первую свою битву». В Калуге «улицы проложены в правильном порядке, дома в общем имеют приличный вид» и т. д.

При чтении записок Гендерсона вспоминаются анекдоты про оптимистов и пессимистов. Гендерсон - просто-таки хрестоматийный оптимист. Он пишет, например, что, как правило, дома ямщиков «обустроены в лучшей степени, чем у других крестьян», и никогда не скажет, что что-то плохо или «обустроено» в худшей степени.

Поскольку путешественник занимался организацией и распространением переводов Писания, его очень интересовала грамотность населения и его готовность читать Библию. И картинка вновь оказывается идиллической. «Наш хозяин,- пишет он о ямщике,- оказался образованным человеком и обладателем нескольких книг религиозного содержания… Так велик был интерес, вспыхнувший в нём к славянскому и русскому Новому Завету, который мы вручили ему, и так не терпелось ему познакомиться с его содержанием, что он просидел большую часть ночи, читая вслух».

Единственное, что Гендерсон постоянно критикует, так это дороги, что не удивительно: поездка по Северу России была начата весной, и путешественники испытали на себе все прелести весенней распутицы. Но на общем фоне дороги кажутся мелочью, и под пером Гендерсона Россия предстаёт страной честных чиновников, счастливых крестьян, чистых и ухоженных городов, комфортабельных тюрем и отвратительных дорог.

Обличитель по недоразумению

Путешествие по России маркиза Астольфа де Кюстина было заказано и отчасти оплачено, поскольку ожидалось, что он прославит Россию как страну, противостоящую разного рода революциям. И для этого имелись основания. Его отец и дед погибли на гильотине, остальные родственники числились контрреволюционерами. Такое происхождение делало литератора и путешественника желанным гостем в любом салоне антиреволюционной направленности. Николай I с большим энтузиазмом отнёсся к идее, что французский писатель совершит вояж по России и напишет о ней восторженную книгу. Приём, оказанный маркизу в Петербурге, был авансом за панегирики, которых от него ждали, но так и не дождались.

Кюстин путешествовал по России примерно так же, как современный европеец путешествует по Ирану. Россия для него - это в некотором роде страна-изгой, сильное государство с жёсткой идеологией, страна, чья армия два десятилетия назад была в Париже, страна, воспринимаемая как угроза. Предполагалось, что читатели разделяют такой взгляд на Россию.

«Их цивилизация,- писал Кюстин,- одна видимость; на деле же они безнадёжно отстали от нас и, когда представится случай, жестоко отомстят нам за наше превосходство». Европейским читателям подобные сентенции щекотали нервы, а русские, любящие осознавать своё могущество, имели все основания тайно радоваться.

Нарисованные Кюстином картинки амбивалентны. Их можно воспринимать и как гимн национальной самобытности, и как жёсткий антироссийский памфлет. Россию он описывает с позиций последовательного антизападника. Его радует всё первобытное, исконно-посконное и раздражает цивилизация. Кюстин с восторгом пишет про античные профили крестьянок и первобытную красоту крестьян. «Национальное для общества,- на разные лады повторяет он,- то же, что природное для местности; существуют первобытная краса, сила и безыскусность, которые ничто не может заменить».

При этом всё, что появилось в России благодаря петровским преобразованиям, кажется ему искусственным и фальшивым. Его характеристика петербургской архитектуры совершенно убийственна: «Калмыцкая орда, что разбила лагерь в лачугах, окружив скопление греческих храмов; греческий город, спешно возведённый для татар, словно театральные декорации, декорации блистательные, но безвкусные, призванные обрамлять собою подлинную и ужасную драму,- вот что сразу же бросается в глаза в Петербурге».

Его характеристики того направления развития страны, которое задал Пётр I, беспощадны. Образ медведей, которых по прихоти Петра нарядили обезьянами, проходит через всю книгу.

Книга «Россия в 1839 году» полна комплиментов в адрес Николая I. Кюстин хвалит царя за то, за что вообще-то его принято ругать. Он считает совершенно разумным отказ от либерального курса Александра I и ждёт от российского императора следующего шага - отказа от петровской идеи европеизации: «Император Николай первым начинает идти против течения, возвращая русских к самим себе. Мир придёт в восхищение от подобного предприятия, когда поймёт, сколь мощный и несокрушимый ум замыслил его».

Теоретически можно было бы представить себе ситуацию, что Николай I воспримет книгу как комплимент и цитаты из записок Кюстина станут украшать патриотические книги. А подходящих цитат у Кюстина очень много. Но этого не случилось.

Царь был обижен и возмущён, «Россию в 1839 году» запретили, а на автора обиделись все - и государственники, и оппозиционеры, и славянофилы, и западники. «Книга г. Кюстина,- писал Фёдор Тютчев ,- служит новым доказательством того умственного бесстыдства и духовного растления… благодаря которым дозволяют себе относиться к самым важным и возвышенным вещам более нервами, чем рассудком». И даже Герцен высказал досаду по поводу того, что «чужой дотронулся до больного места».

По-русски книга Кюстина была издана только после революции, но перевод был, мягко говоря, странным. Русская версия была в несколько раз короче оригинала, и из неё было исключено всё хорошее, что Кюстин писал о России. Изящные записки французского путешественника были превращены в незатейливый памфлет против российского самодержавия. Характерно, что авторское название «La Russie en 1839» было переведено как «Николаевская Россия». Именно эта версия текста сформировала представление русских читателей о книге Кюстина. А перевод полного текста этой книги увидел свет лишь в 1996 году.

Воспоминания иностранцев редко оставляют местных жителей равнодушными. Комплименты иноземцев с гордостью повторяются, а критические замечания списываются на то, что иноземцы ничего не понимают в российской действительности и вообще ненавидят всё русское. Но равнодушными такие записки оставляют очень немногих.

© Александр Кравецкий

Впервые опубликовано в еженедельнике «Коммерсантъ-Деньги»

хостинг для сайтов © Langust Agency 1999-2024, ссылка на сайт обязательна